А Я говорю вам: любите
врагов ваших,
благословляйте проклинающих вас,
благотворите ненавидящим вас
и молитесь за обижающих вас и
гонящих вас...
Мат.5, 44
ПРОЛОГ
В те дни я
повстречала на Чистых прудах одного забавного человечка. Подстелив под себя
огромную полиэтиленовую скатерть, он сидел на скамейке, укутанный в толстое
шерстяное, черно-синими ромбами пальто, похожее на плед.
Я гуляла по аллее
вдоль пруда - и вдруг вижу это чудо в перьях. Сидит с книгой.
Темно-малиновую вязаную шапочку надвинул на брови. Читает быстро-быстро
страницы две-три, потом возвращается к началу, достает из кармана маленький
круглый предмет с кнопкой - и опять перечитывает прочитанное.
Основную площадь
его скатерти, расстеленной на скамейке, занимают большие прозрачные пакеты с
книгами, а на меньшей, свободной от литературы, и скукожился этот
сосредоточенный читатель в пальто-пледе с желтыми пуговицами. И такой он был
милый, уютный, а пейзаж - столь странный, что я не выдержала и пошла с ним
знакомиться.
- Добрый день, -
говорю, - можно мне тут где-нибудь присесть?
- Да-да, добрый,
можно, - торопливо отвечает он, не поднимая глаз, и опять хватается за круглый
приборчик с кнопкой. И опять читает прочитанное.
- Как поживаете? -
спрашиваю я, пристроившись на окраине литературного поля.
- Еще немного, еще
чуть-чуть... - бормочет дяденька.
Ну, думаю, это вряд
ли, что еще чуть-чуть. Скорее всего, важная и трудная работа у него, раз он
весь такой углубленный, аж кончик носа дергается.
- Вы читали Чехова?
- вдруг спрашивает он.
- Читала, - отвечаю
я.
- Нравилось?
- И такое бывало, -
улыбаюсь я и думаю - посмотрит ли он хоть раз в мою сторону.
- Говорят: гений,
гений... - бурчит дяденька недовольно. - А где?
- Что - где? - не
понимаю я.
- На какой
странице? - и он вдруг резко повернул ко мне свое маленькое безусое лицо с
аккуратными морщинками вокруг синих глаз. - Вы кто будете?
- Алина. Гуляю,
воздухом дышу.
- Вот вы молодец,
детка, что гуляете, а я вот битый час ломаюсь тут и уже дышать не могу.
Воздухом... - и он с грустной миной полез в один из пакетов, пошарил и вытянул
следующую книгу.
И всё сначала.
Читает, перечитывает, приборчик с кнопкой, тяжелый вздох.
- А что это у вас?
- не на шутку заинтересовалась я. - Что вы делаете?
- Считаю. Это -
секундомер. А это - Чехов. Я тридцать раз просчитал "В овраге" и не могу
поймать...
- А что вы...
ловите? - удивляюсь я.
- Я ловлю момент
истины, - грустно пояснил он мне, очевидно полагая, что я его понимаю.
- Чехов никогда не
описывал корриду, - пытаюсь я вернуть его на землю.
- При чем здесь
коррида? - он наконец вгляделся в меня внимательно и будто даже вынырнул из
великих глубин, в коих барахтался до моего появления.
- А при том, что
"момент истины" переведен с испанского; это когда специально обученный
человек попадает острием своего смертоносного оружия в уязвимое место
специально обученного быка, и последний начинает умирать.
- Да что вы! -
дяденька потрясен. - А почему же все пишут книжки, статьи, делают телепередачи
с таким...хм... убийственным названием? Вы замечали - сколько этих моментов
истины в заголовках?
- Конечно,
замечала. Но я не из тех, кто любит писать в дорогую редакцию.
Образование - дело личное.
- А надо, надо
писать! - он вдруг совсем опечалился. - Писать!.. Это страшное дело.
- Почему же? - я
поняла, что он перескочил на какую-то другую тему. Мне стало еще интереснее.
- Вот мне заказали
сценарий. Я их по жизни написал тучу. Но тут понадобился такой сценарий, чтобы
всё близко-близко к современной истории нашего дорогого Отечества,
документально и реально, как у Чехова в рассказах о мужиках и бабах, но - с
элементами триллера, и чтобы все плакали от разных чувств. Понимаете?
- Наверно, понимаю.
Но не вижу проблемы. Нормальный заказ. Надеюсь, вы вовремя сдадите текст, -
утешаю я его.
- Нет, не
понимаете, - вздохнул он. - Вы, наверное, никогда не писали ни прозу, ни
драматургию.
Я промолчала и
стала что-то искать в своей сумочке, чтобы отвлечь дяденьку от расспросов о
моей профессии: в магазинах города активно продавалась моя очередная книга.
Он уже не мог
остановиться. Какая-то беда переполняла его сердце и рвалась наружу.
- Я с секундомером,
тридцать раз, очень внимательно прочитал гениальный, как сказал мне заказчик,
рассказ Антона Павловича "В овраге", от которого я и без секундомера плачу, как
обиженный ребенок, и ни разу не поймал момента, где у Чехова начинается
драматургическое, каноническое, обязательное в любой завязке вдруг!.. Вы
понимаете? Чехов пишет без вдруг! Или я полный идиот.
Дядечка поежился,
поплотнее закутался в пальто-плед и устремил прямо в Чистый пруд загоревшийся
взор. Видимо, надеялся остудить его в ближайшей проруби. День был теплый, лед
пошел пятнами, похожими на проталины.
- Вы чересчур
самокритичны, - встряла я в его мероприятие, опасаясь, что пруд растает раньше
срока и выйдет из берегов, кипя и булькая.
- ... даже в "Даме
с собачкой", даже в ней, - продолжал он свою невероятную исповедь, - нету
никакого вдруг, потому что сначала появляется она, а потом он. Вот если бы
сначала он, а потом вдруг она...
- Они появляются
одновременно, в соседних предложениях. А на другой странице, при посредничестве
белого шпица, начинается ваше вдруг, - попыталась я еще раз.
- Ничего подобного,
уважаемая, ничего подобного! - воскликнул он и для достоверности протянул мне
одну из книг, разбросанных по скатерти. - Вот, читайте!
Книга послушно
раскрылась прямо на "Даме с собачкой".
- Я уже читала, -
сказала я, но книгу взяла и полистала. Томик был густо проложен белыми бумажками-закладками
с неразборчивыми карандашными пометками.
- Ничего, кроме
банального курортного романчика, там не начинается! - кипел дяденька. - И будь
в те времена попроще с разводами и общественным мнением, то всю их новоявленную
любовь в кратчайшие сроки можно было бы считать новопреставленной. Вот так-то!
- Вы уверены? -
серьезно спросила я.
- Конечно. А вы
сами, сами-то - что вы знаете о любви на курорте, о любви в семье, о вздохах на
скамейке? Что в ней вообще осталось, кроме обычного везде и всегда
сопротивления окружающей среды? Вы знаете хоть один сюжет, в котором интрига
держалась бы на любви как таковой? - и он опять посмотрел мне в лицо, очень
грозно.
- На курортах я
пока не любила, в семье - было дело, даже несколько раз. На скамейке - не
помню. Ах, да, была и скамейка, - честно перечисляла я, не зная, чем успокоить
несчастного сценариста, вдруг дошедшего до чудовищного открытия, что бывают
гениальные произведения без правил.
- Мы с вами и
сейчас - на скамейке, - сказал он и неожиданно улыбнулся.
- И накакого вдруг,
- согласилась я.
- Опять вы меня не
поняли. Да я старая развалина, а вы молодая и красивая, и между нами не может
быть никакого вдруг, потому что вас явно интересует секс, а мне он не
очень нравится как пустая трата времени и сил. Вот и вся любовь! - хихикнул он.
- Вот это да! - я
была потрясена. Он, оказывается, не только воду в пруду взорами кипятил, он,
оказывается, успел рассмотреть меня и даже сделать верные выводы.
- Съели? - опять
хихикнул он. - Вы, небось, из Храма топаете?
- Вот это да! -
повторила я. - Небось. Топаю. Как вы догадались?
- Вот уж бином
Ньютона... Явно брючная дама, но сегодня под пальто надета юбка, в сумке
головной платочек: правила соблюдаете. Глаза как заплаканные. О! я знаю, зачем
вы туда ходили, - и дяденька поднял руку.
- Очень обяжете,
если скажете - зачем, - попросила я.
- Очередную
головную боль себе выпрашивали. Уверен. Вы решили, что мужики все кончились, и
пошли просить Всевышнего подбросить вам что-нибудь из неприкосновенного запаса,
- торжественно объявил он.
- Да-а... -
вздохнула я. - Вот как я, оказывается, выгляжу сегодня...
- И не скажите, что
я ошибся.
- А я не знаю.
Может, вы и правы. Начитались тут Чехова с секундомером. От таких
литературно-математических занятий чего только не сделается с человеком, - я
поправила юбку, застегнула сумку и встала. - Спасибо, голубчик. От всей души
желаю вашему сценарию вдруг появиться на свет.
- Берегите голову,
- ответил он и привстал, прощаясь.
